версия для печати16 апреля в Сыктывкаре продолжились судебные слушания по делу о «возбуждении социальной ненависти» к «социальной группе неверных ментов», обвиняемым в котором выступает наш старый знакомый Савва Терентьев.
Собственно говоря, новость из этого никакая. Дело, попавшее в суд, мгновенно покрывается пылью и продолжает свое скучное существование вплоть до вынесения приговора. В том, что приговор этот будет обвинительным, можно уже не сомневаться: их наши районные суды штампуют быстро и лихо. Интересное начнется позже, когда КПК «Мемориал» доведет таки его до Страстбургского суда, но до этого еще далеко.
Однако на последнем заседании произошел примечательный инцидент: судья Любовь Сухарева сначала отказалась допросить в качестве свидетелей лиц, вызванных стороной защиты, Антона Носика, членов Общественной палаты Коми Леонида Зильберга и композитора Михаила Герцмана, депутата Госсовета Коми Ларису Иванову и историка Михаила Рогачева. С чудесной мотивировкой: «мнение этих людей для суда не важно». Правда, потом некоторых из них она все-таки допросила, и даже .
Кто такой эксперт и зачем он нужен
Разумеется, из большинства названных людей - свидетели никакие, поскольку информации по делу сообщить они не смогли, и допрос шел исключительно по характеризующим обстоятельствам. Что же касается Носика, а также организаторов опроса общественного мнения об отношении к милиции, то и их роль, если бы их допросили, была бы ближе к роли экспертов.
Все, что я видел интересного в этом деле - о том и пел. Спою теперь о тех людях, мнение которых для суда важно — об экспертах. Тем более что защита, судя по всему, именно в этом качестве собиралась использовать знаменитых гостей, чтобы они задавили судью авторитетом.
Не вышло: судья, собирающийся закончить дело по-быстрому, не допустит помех в зале суда. Кстати, именно для этого служит еще один прием, примененный как раз на этом заседании: несмотря на то, что оно было открытым, проведение его не в зале, а в судейском кабинете позволило просто не допустить туда всех лишних, а правозащитника Эрнеста Мезака — так и вообще . Очень предусмотрительно.
Начну издалека: общие принципы судопроизводства, ведущие свое начало еще со времен «Русской правды», довольно просты — вот две спорящие стороны, а вот — арбитры, от решения которых зависит, кто этот спор выиграл. Арбитры могут быть как простыми смертными, так и профессиональными судьями. Ну, это вкратце, если не рассматривать такую экзотику как судебный поединок на мечах, или испытания, состоящие в извлечении голыми руками железяки из кипящего котла.
Но это раньше все было так просто. С усложнением судебной системы в ней появилась куча новых ролей и должностей, а усложнение науки и техники вызвало к жизни профессию эксперта. Задача его — отвечать на те вопросы, которые требуют специальных познаний, и ответа на которые простой смертный, не отягощенный специальным образованием, знать не может. А вот ответ на вопросы правовые, касающиеся правильного применения законодательства, эксперт давать не может.
Но это на бумаге так просто. Эти два общих принципа соблюдаются в том случае, если речь идет об обычных уголовных статьях, практика по которым сформировалась давно и основательно. Скажем, перед медицинским экспертом никто не поставит вопрос о том, что имело место в конкретной ситуации — убийство или, скажем, причинение смерти по неосторожности: следствие и само прекрасно может это установить.
Между тем, сейчас по некоторым делам активно формируется практика, два эти общих принципа нарушающая. Можно выделить две их группы, первая из которых как раз и имеет отношение к Терентьеву — это уголовные дела об «экстремизме» и «разжигании розни». Вторая большая группа — это «компьютерные» дела, прежде всего о контрафактных программах. Но не только о них.
Вообще, эксперт формально не относится ни к стороне защиты, ни к обвинению. Однако, жизнь внесла коррективы и в этот вопрос - как правило, выводы экспертизы используются исключительно стороной обвинения. Что, в общем-то, понятно: именно следователь ее назначает и ставит перед экспертом вопросы. А попытки протащить в дело всякие «независимые экспертизы», сделанные по заказу стороны защиты, судом вполне обоснованно пресекаются.
Лингвистический экстремизм
В буквально в то время, когда эта статья писалась.
Большую часть этого документа занимает поток сознания эксперта с использованием специальных фраз и выражений. Возможно, филологи что-то в этом и поймут, — а впрочем, так называемая «исследовательская часть» вполне может быть понятной только экспертам. Но здесь, вдобавок, нарушен один из общих принципов производства экспертизы, о которых я говорил выше. Перед экспертом поставлены вопросы о том, содержатся ли в предоставленной ему литературе высказывания, которые можно трактовать как экстремистские. И, хотя прямо об «экстремизме» не спрашивается, эксперт, тем не менее, отвечает, используя закон «О противодействии экстремистской деятельности», и честно указывает его в списке литературы. То есть, фактически определяет, есть ли в исследуемых высказываниях состав преступления, что совсем не его ума дело.
Впрочем, здесь нам еще повезло: Сергей Михайлович не только полковник милиции, но и кандидат филологических наук. Это позволяет ему не вылезать уж совсем за рамки своей компетенции: и в законах он соображает, и в языкознании познал толк. В некоторых случаях дела обстоят хуже: например, в «деле Пьянзина» эксперт-лингвист определял, есть ли в тексте рецепты наркотических веществ — без привлечения криминалиста.
Выводы экспертизы предсказуемы: эксперт сообщает, что в одиннадцати представленных журналах и четырех книгах таки содержатся уничижающие высказывания, и приводит три цитаты. Одна из которых, «рабочих и крестьян — рабов и смердов», явно является гиперболой. Две других выдернуты из контекста, и сам контекст их употребления не приводится. Собственно, это еще одна «фишка» «экстремистских экспертиз»: анализ не всего текста, а произвольно вырванных из него отрывков. Если вы, скажем, процитируете чьи-то слова про «бейжидовспасайроссию», то такой эксперт не будет выяснять, какое вы к ним высказали отношение, и поддерживаете ли автора слов. Нет, он будет разбирать только эту цитату...
В общем-то, этим и объясняется мой скепсис по отношению к «независимым экспертизам: если такое пишут сертифицированные эксперты, которые «в законе», то что же наворотят «независимые» (и оплаченные обвиняемым, что немаловажно)?
Экстремальный контрафакт
Вторая группа дел, в которых заключению эксперта придается высокое значение — это дела «компьютерные», прежде всего — о контрафакте. Хороший пример — по знаменитому «делу Поносова»: в ней эксперт не только определял, какие программы установлены на представленных ему компьютерах (для чего действительно требуются специальные познания). Нет, он еще определил, кто является правообладателем, и какой ущерб ему причинен. Хотя это, опять же, вопросы правовые, и решать их должен следователь. Как и вопрос о «признаках контрафактности»: признак такой только один — нарушение авторских прав, которое за собой влечет использование программы.
Кстати, о птичках: выше я упоминал, что эксперт фактически превратился в представителя стороны обвинения. Не в последнюю очередь это происходит и из-за пассивности самих обвиняемых. У которых, по УПК, есть право знакомиться с постановлением о назначении экспертизы, и ставить перед экспертом дополнительные вопросы. Но к сожалению, большинство грустных «пиратских» историй имеют вид: «на меня завели дело, завтра предъявят обвинение и ознакомят — что мне делать?» Этим вопросом надо задаться когда только «завели». Проявить активность и добиваться того, чтобы с постановлением ознакомили не в конце следствия, как обычно бывает, а до проведения экспертизы.
Как известно, для того, чтобы правильно задать вопрос, нужно знать половину ответа. По делам, связанным с техникой и компьютерами это верно как никогда. Между тем, ни следователь, ни судья этой половины не знают, и задача обвиняемого — объяснить им, где они неправы. Кстати, абсурдные экспертизы проводятся не только по «контрафактным» делам: например, мне известен случай, когда сканер сетевого трафика был признан «вредоносной программой». Из свежих новостей — уголовное дело, возбужденное по факту распространения программы-«шпиона», производящей перехват нажатий клавиш, слежение за запущенными программами, и прочее. То, что у программы есть вполне «законные» применения, для которых она, собственно, и писалась, ничуть не смутило возбуждавших дело следователей.
Здесь мы имеем еще один «заскок» подобных экспертиз: ко «вредоносным» программа причисляется на том основании, что с ее помощью можно выполнять несанкционированные действия, но вот кем они должны санкционироваться — остается за кадром.
Примерно на таком же расширительном толковании закона экспертами основано отнесение к «вредоносным программам» разного рода «кряков», предназначенных для снятия защиты с коммерческих и «шароварных» программ. По закону они представляют собой технологии, направленные на обход технических средств защиты авторских прав, и их применение законодательства об информации не нарушает. Но на практике программа объявляется «информацией, принадлежащей правообладателю», а любое ее изменение — «несанкционированным», поскольку правообладатель запретил. При этом мозг мало кто включает: мне известно о случае, когда «вредоносным» был признан текстовый файл с записанным в нем серийным номером к программе.
