версия для печатиНа вопрос, сильно мертв пациент или все таки еще не очень, разные люди отвечают с разной степенью оптимизма, однако все догадываются, что сам разговор на эту тему подобен тыканью палочкой в бездвижное тело. Может быть какая-то жизнь под бледными покровами и теплится, но уже без всякого эффекта для окружающей среды. Речь, разумеется, о научной фантастике.
А ведь были времена, когда журналы и книги про научные достижения будущего печатались миллионными тиражами, а в библиотеках за ними стояли очереди. Конечно, и сейчас заметная доля всей художественной литературы печатается с ярлыком “фантастика”, но, следуя за Станиславом Лемом, мы будем разделять “сказки” и научную фантастику в изначальном смысле.
Впервые этот термин, вероятно, применил в 1914 году популяризатор науки Яков Перельман по отношению к творчеству Жюля Верна. Восемью годами раньше похожий термин - “фантастические научные путешествия” - писатель Куприн использовал для характеристики произведений Герберта Уэллса и его предшественников.
Среди типических черт научной фантастики важно выделить прежде всего две. Первая состоит в том, что в центре внимания писателей оказываются ученые, изобретатели, путешественники. Таков знаменитый Робур-Завоеватель из одноименного романа Верна, таков Людвиг Штирнер, персонаж Беляева, сумевший найти способ внушения мыслей на расстоянии; таков инженер Гарин, придуманный Алексеем Толстым.
Вторая черта, связанная с первой, - это экстравертный характер деятельности героев. Научно-техническое изобретения, которые они делают или свидетелями которого становятся, позволяет им преобразовывать внешний мир, покорять природные стихии, менять общественное устройство. Не всегда эти преобразования положительны: тот же Уэллс написал одну из первых в истории научно-фантастических антиутопий - “Спящий просыпается”. Но всегда есть вера в могущество науки, в силу человека, вооружённого разумом.
# # # #
Несмотря на то, что научная фантастика претендует на предсказание будущего, эту задачу она никогда не выполняла. Жюль Верн не придумывал подводных лодок. Он только описал самые современные на тот момент идеи. Да и то не все: вместо уже существовавших на момент написания книги торпед Жюль Верн снабжает свою фантастическую субмарину лишь боевым тараном. Все предсказания, за редким исключением, делались и делаются путем экстраполяций. В зависимости от того, что именно экстраполируется, варьируется и точность прогнозов. Герберт Уэллс видит на Всемирной выставке в Париже 1899 года автомобиль Бенца и предсказывает их скорый успех. Там же, кстати, он видит движущийся тротуар и тоже предрекает широкое их применение - но о таких случаях редко вспоминают. Космических кораблей ни Уэллс, ни Верн с Толстым, конечно, не видели, но они видели как последовательно идет экспансия, как раскидывается сеть железных дорог, строятся аэропланы и подводные лодки. Какие еще среды остаются? Космос и подземное пространство. Так появляются романы о полетах на Луну и о путешествиях к центру Земли.
Экстраполяция в некоторых случаях неплохо работает. Люди действительно полетели в космос: пусть и не с помощью огромных пушек. Но предсказать по-настоящему важные, революционные изменения, такие как появление Интернета, мобильной связи, компьютеров, просто экстраполируя наблюдаемые тенденции - невозможно. Фантастика не предшествует научной революции, она следует за ней, порождается ею и существовать без нее не может.
“В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет.” - записал Илья Ильф в своем блокноте в один из дней 1930-го года.
Трагедия Мировых Войн, поднявшиеся грибы атомных взрывов, установление тоталитарных режимов не могли не ударить по оптимизму, по вере в гуманитарное значение прогресса, которую научная фантастика унаследовала от эпохи Просвещения. В послевоенные периоды формируется жанр фэнтези почти в том виде, в котором существует сейчас, популярными становятся произведения развлекательного и даже эскаписткого толка. Ветеран Первой Мировой Джон Толкиен начинает создавать свой цикл о Средиземье, молодой Говард пишет о Конане-варваре, а его друг Лавкраф придумывает мифы о Ктулху, инопланетном монстре, спящем на дне океана.
Правда почти одновременно творят и писатели, ставшие классиками научной фантастики: Азимов, Хайнлайн и другие. Новому взлету жанра очень способствовали первые космические полеты, создание первой орбитальной станции и, наконец, как кульминация, отпечатки подошв астронавта Нила Армстронга в лунной пыли. Однако уже в произведениях той классической эпохи научной фантастики можно найти приметы будущего крушения - гораздо более глубинные, чем моральное потрясение от пережитых войн.
# # # #
В двадцатом веке были созданы две важнейшие научные теории: теория относительности и квантовая механика. Из них только эффекты первой получили отражение в произведениях фантастов. Квантовая механика оказалась слишком непонятна, слишком необычна. Причем не только для писателей. Если бы только для писателей, то это просто означало бы, что фантаст должен быть одновременно и ученым.
Многие фантасты, нужно заметить, действительно были учеными. Главная проблема в том, что наука стала слишком загадочной для самих ученых. Нобелевский лауреат Ричард Фейнман в 80х годах говорил, что никто по-настоящему квантовую физику не понимает. То, что у нас есть - это не понимание, а привычка. Тем не менее, поколение Фейнмана успешно какое-то время работало и без глубинного смысла уравнений физики: этапы, когда создается новое, и когда разрабатывается старое, требуют разных типов мыслителей.
Но вот поколение, пришедшее на смену Фейнману, оказалось потрясающе неуспешно. Американский физик-теоретик Ли Смолин, который, начав свою карьеру в 1975, сам безусловно принадлежит к этому провальному поколению, в своей книге “Неприятности с физикой” писал: “На протяжении более чем двух столетий до сегодняшнего времени наше понимание законов природы быстро расширялось. Но сегодня, несмотря на все усилия, то, что мы достоверно знаем об этих законах, не превышает того, что мы знали о них в 1970е.”
Сложно сказать осознавали ли писатели-фантасты назревающий кризис науки. Как бы то ни было, в их романах уже в 60х-70х все чаще возникает тема бессилия человеческого разума при столкновении с неизвестным. В “Солярисе” Лема герои оказываются не в состоянии понять мыслящий океан, в “Пикнике на обочине” Стругацких остается непознанной Зона.
Появление в 80-х киберпанка стало логичным и закономерным завершением истории научной фантастики, как массового явления. В мире киберпанка высокие технологии не несут никакого добра, они только оружие закрепощения, а основные помыслы героев направлены не на преобразование окружающего мира, а на жизнь в виртуальной реальности. Экстравертный, позитивный пафос первых фантастов превратился в интровертный, негативный у последних.
# # # #
Мы живем на разломе времен. На наших глазах не совершается холостых выстрелов по Зимнему, и никто не штурмует пустынную Бастилию. Происходит нечто гораздо более важное. Меняется наука. В 19-м веке наука была предметной, в 20-м веке стала аспектной, в 21-м грозит выродиться в некую совокупность практик. Неслучайно так часто звучат такие слова, как “биотехнологии”, “нанотехнологии” - это ведь именно некие практики, способы получить не знание, а материальный продукт, годный для продажи в магазине.
Меняется и культурная среда в целом. Люди все меньше читают, тексты сменяются звуками и движущимися картинками. Остановите прохожего на улице и спросите его, о чем последняя книга Пелевина. Ответят немногие, но почти все скажут, про что последний фильм Михалкова, причем даже если его не смотрели. А ведь Пелевин - один из немногих действительно популярных авторов в современной России.
Научная фантастика была синтезом художественной литературы и науки. И то и другое - явления неотвратимо уходящих эпох. Стоит ли удивляться бедственному положению жанра? Стоит ли тратить силы на все новые и новые попытки его возрожения?
С другой стороны, как замечал один из персонажей братьев Стругацких, внимания заслуживают только те проблемы, про которые известно, что их решений не существует.
