версия для печатиГрафомания это такой сорт нищенства. Приходит человек в людное место, садится, раскладывает свои язвы, болячки и начинает заискивающе оглядывать прохожих: дескать, видите, видите?
Бедность не порок, нищенство же развращает, а графомания, может быть, самый дурной его сорт. Расcчитывающему монетизировать людскую жалость все же сложно себя обманывать, хотя чужая душа потемки и как же можно знать. Но все же: стоит человек и просит денег. Не то, чтобы он претендует на какую-то особенную роль в жизни общества. Нет, он догадывается, что подают ему из жалости или просто предпочитая иметь дело с попрошайкой, а не с грабителем, в которого тот может обратится от отчаянья.
Совсем не то графоман. Графоман своих язв не видит, а даже напротив. И хочет не жалости, а почитания. Потому что он не кто-то там, а высшее существо, творец, живущий в параллельной реальности и оттуда совершающий Миссию: влияние на плебс. Окончательную форму миф про надмирность любого, кто составляет буквы в слова, обрел, вероятно, в концепции Большого Времени философа Бахтина. Работ Бахтина графоманы не читали (тут их вины нет: редко кто даже из приличных людей способен осилить эти тома), но твердо уверились в главном: плебс в силу своей бездуховности, богатств, вынимаемых из глубин души графомана, не заслуживает и заслужить не может, поэтому пусть падет ниц и вынет из карманов кредитные билеты. Презренный металл для графомана презренен, но внутренне они готовы простить плебс, если он им поделится. А если нет — тем хуже для плебса.
Неизвестно, причастны ли к этому феномену Инопланетные Цивилизации, которые по свидетельству А.Б. Покоя постоянно издеваются на людьми, внушая им самые глупые идеи. Однако культ «властителей дум» должен безусловно был вызывать у них самый злобный, самый обидный для человечества хохот.
# # # #
Со времен третьей информационной революции среди расширяющихся масс грамотных все чаще стали попадаться граждане, нападающие на безвинных со своими опусами. Весь ужас от встречи с ними передан в отличном рассказе Аверченко «Поэт»: бедняга-редактор журнала до того оказывается доведен просителем, что принужден трагически уволиться с занимаемой должности. Стихи этого просителя запали в мою душу и тревожат мой покой и поныне:
Хотел бы я ей черный локон
Каждое утро чесать
И, чтоб не гневался Аполлон,
Её власы целовать.
В целях профилактики «черных локонов» писатель Чехов предлагал самые решительные меры:
«Всякого только что родившегося младенца следует старательно омыть и, давши ему отдохнуть от первых впечатлений, сильно высечь со словами: «Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!» Если же, несмотря на такую экзекуцию, оный младенец станет проявлять писательские наклонности, то следует попробовать ласку. Если же и ласка не поможет, то махните на младенца рукой и пишите «пропало».»
Реформу Чехова власти не поддержали, да если бы даже если и поддержали, едва ли она помогла. А там, где изменения не происходят через реформы, они происходят через революции. Так и произошло: согласно законам диалектики и учению Карла Маркса с Фридрихом Энгельсом.
Характерно, что время окоченения мифа под тяжелой рукой Бахтина почти совпало со временем вынесения этому мифу приговора:
(Писатель стоит несколько минут, потрясённый этой новой идеей, и падает
замертво. Его выносят.)»
– такой сценкой поделился с человечеством Даниил Хармс в своих знаменитых «Четырех иллюстрациях…». И, действительно, к исходу 20-ого века великих писателей поубавилось. Внимательный читатель заметит, что в том же тексте «выносят» не только писателя, но и художника, физика, химика и композитора. Все они - плоды информационного пространства эпохи Просвещения, и вместе с ней постепенно отмерли или мутировали до потери облика, что почти одно и тоже. Кто же остался в комнате?
20-е и 30-е годы - это не только время создания основных работ Бахтина, не только время творчества Хармса. Это время начала рассвета Голливуда, Фабрики Грез. Не всем понятные буквы постепенно начинают вытеснять простые и доступные картинки. «Властвуют умами» уже не столько люди с авторучками, сколько люди с кинокамерами. Рядом с графоманами являются желающие стать режиссёрами, сценаристами и особенно актерами.
Оно и понятно. Как говорил Антон Павлович Чехов, «стать писателем очень нетрудно. Нет того урода, который не нашел бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя.» Стать актером еще проще: от писателя требуется владение грамотой и какая-никая мысль, хоть самая завалящая. От актера и того меньше: нужно ходить и гримасничать — мало кто этого не умеет — мысли же не нужно совсем, на то режиссёр есть. Взамен же профессия киноактера дает значительно больше возможностей тешить тщеславие, тренировать гордыню и вообще всячески губить свою бессмертную душу. Не человек, а кукла. Неспроста Будда обещал им отдельный ад.
# # # #
Однако же графоман прошлого и актер - ничто перед современным блогером и стартапщиком. Перед первыми все же стояли жертвенные люди, вроде редакторов и режиссеров, которые как-то ограничивали больных, а главное, мешали проникновению их творчеств в открытые пространства. Четвертая информационная революция смела все эти досадные барьеры: в Интернетах нашлось место всем, включая грудных детей и маразматических стариков.
Смешно: Бредбери пугал нас командами, сжигающими книги. Благодаря Сети тексты стали по истине неуничтожимыми. Найти, правда, в этом разливающемся океане букв что-то осмысленное необычайно сложно — и чем далее, тем более. Но это и не большая проблема, потому что искать уже не очень надо: мало кто осилит «многа букаф». Вместо писателя, который творит роман, явился блогер, который строчит блог. Единство формы уступило отсутствию формы, потому что блог - это именно отсутствие всякой формы, несистематизированный поток сознания. А без формы неизбежно рассыпались и мысли. Нарождается целое поколение, которое будет способно оперировать только обрывками в 140 символов.
Книги вполне себе неплохой строительный материал, твердый и надежный — каждый ребенок, пытавшийся из подручных средств соорудить вольер для котенка, знает. Из конфети же ничего соорудить нельзя, им только засыпаться можно. Интернет это вращающаяся воронка из конфети — как черная дыра. А главное, конфети гораздо лучше рассеивают энергию.
# # # #
Больше трех лет всю петербургскую блогосферу потрясает история об идее строительства небоскреба напротив Смольного собора. Башня «Охта-центра» стала своеобразным символом всех всех бесчинств, творящихся в городе: с одной стороны - тандем лицемерной власти и большого капитала, с другой - городская интеллигенция. Тут нет политики, которая всегда «грязное дело», тут нет столкновения экономических и культурных интересов, тут даже нет противоборства старого и нового — это чистый конфликт хтонического хаоса, архаичной гордыни, и упорядоченной культуры. Поляризация общественности должна быть предельная.
В реальности же есть только череда митингов, самый большой из которых собрал в прошлом году порядка пяти тысяч человек. Весь пыл петербуржцев ушел в интернет-баталии. Для сравнения: в марте 1987ого года митинг в защиту гостиницы Англетер на Исаакиевской площади собрал 22 тысячи человек. Строго говоря, конечно, и те 22 тысячи не спасли Англетер, как и нынешние 5 тысяч не спасут исторического центра города. Но в данном случае это и не так важно. Важны люди, в которых нашлось достаточно силы и решимости, чтобы вступить в реальное противостояние. Немного, конечно, доблести в том, чтобы постоять на площади даже и напротив отряда по борьбе с беспорядками — но это гораздо больше, чем строчить посты "Вконтактике".
# # # #
Конечно, тут не только в Сети дело: как всегда, мы знаем множество следствий одной причины, но не знаем множества причин. Более того, иногда изменения только кажущиеся. Подобно платоновским обитателям пещеры, мы подмечаем смену цветных пятен на стене: вот безумие желтого, вот красный смех, а вот грязно-серая клякса — на самом деле во все времена примерно одно и тоже, без особых новостей.
В знаменитом романе Достоевского Дмитрий Карамазов исповедуется своему брату в страшных грехах: в том, как он поцеловал девицу на пикнике… и не женился на ней; в том, как он заманил к себе другую… и просто отдал ей огромные деньги. Женится, правда, он на ней впоследствии вознамерился, но тут увлекся следующей — словом, подлец и развратник. Более чем через столетие Алексей Иванов пишет «Географ глобус пропил», его главный герой уже не мучается по поводу неверности своим женщинам, да и к исповеди он не способен, равно как и к кутежу. Бездны, в которые он смотрится, скромнее, а порок, напротив, серьезней — его одолевает страсть к юной девочке-школьнице. Но он прямой потомок Карамазова: из тех, что видят дорогу, на которую ступили, видят и всё равно идут, презирают себя за это и гордятся, и упиваются свои падением одновременно.
Разница тут только в сменившихся технологиях и общественных устоях: с течением истории остается все меньше рамок, все меньше запретов. Причем течение это только ускоряется: герой нашего времени должен быть описан уже в реальности, где популярен блог проститутки-доктора наук и где малые дети выставляют на аукционы своих бабушек.
Страшный дар — свободная воля. Казалось бы, освободи человека от суеверий и ненужных ритуалов, дай ему власть над природой, сними проклятие тяжелого труда, и он засияет, посвятит всего себя искусству, науке, создаст шедевры, сделается добр и справедлив — идея эпохи Просвещения. Утопия. В пиксаровском мультфильме «Валл-и» люди, пережидающие последствия экологической катастрофы, живут на огромной космическом корабле. Там все есть, никакая необходимость над людьми не давлеет. И они превращаются в нелепых толстяков, неспособных и пальцем пошевелить без окружающих роботов. Живые трупы.
В мультфильме люди спасаются из своего печального положения благодаря чувствительному герою-роботу, пошедшему против своих собратьев. В реальности, конечно, на такой исход расcчитывать не приходится.
И тут совершенно закономерно, как реакция, появление и «школы уродов» (ЖЖ-сообщества, где собирают непристойные фото из соц.сетей), и идеи «медленного времени», и даже стимпанка с его обращенностью в прошлое — все это такие попытки затянуть горбуна в поддерживающий корсет. Попытки впрочем почти безнадежные.
